для фруктов и овощей. Схватила один из них, разбила о стену и подобрала с пола отколовшуюся дощечку.

Через несколько секунд она с облегчением вздохнула – дощечка легко прошла в щель, скользнула вверх, не застряв, и уперлась в крюк. Келли дернула ее вверх – безуспешно. Потянула сильнее, но крючок не хотел уступать. Сделав глубокий вдох, она попробовала еще раз, и теперь почувствовала, как за дверью крюк вроде бы слегка поддался. Тогда она, стиснув зубы, надавила на дощечку так, что побелели костяшки пальцев, – и почувствовала, как крюк выскочил из скобы. Келли навалилась плечом на дверь – и та распахнулась наружу.

Подняв керосиновую лампу в одной руке и сжимая шляпную булавку в другой, девушка шагнула в узкий коридор с низким потолком. Стены здесь тоже были каменные, но пол – полностью земляной. Воздух был сырой, затхлый; пахло землей и древностью. Келли с отвращением подумала, что так, наверное, пахнет в склепах. Коридор, к счастью, оказался коротким – дальше начинались каменные ступеньки, ведущие наверх. Она принялась подниматься, освещая путь керосиновой лампой. Последняя ступенька упиралась в другую дверь – не такую массивную и с маленькой круглой ручкой.

Дверь беспрепятственно открылась, когда Келли потянула за ручку, и девушка ступила в странное тесное помещение, высоты которого едва хватало, чтобы она могла выпрямиться во весь рост. Слева от нее было несколько выдвижных ящиков, справа – перекладина для вешалок, а впереди – еще одна, теперь уже двустворчатая, дверь. Келли открыла створки и шагнула в неосвещенный холл большого особняка. Теперь стало ясно, что она вышла из армуара, фальшивая задняя стенка которого скрывала вход в погреб. Тайная дверь, армуар в холле – все, как сказал ей Баллор перед смертью.

Она вспомнила и последние его слова, которые он произнес на последнем издыхании, собрав остатки сил: «Револьвер… в ящике».

Келли поставила лампу на пол и принялась открывать ящики. В верхнем лежала только большая книга в кожаном переплете с вытесненным названием на гэльском. Задвинув ящик обратно, девушка продолжила поиски. Искомое нашлось во втором ящике: короткоствольный револьвер и три коробки с патронами. За то недолгое время, что отец провел вместе с ней в Индии, он научил ее стрелять, и первым делом Келли выщелкнула барабан, чтобы проверить, заряжен ли. Он был заряжен полностью.

Защелкнув барабан на место, девушка взяла две коробки с патронами и сунула их за пазуху, проклиная отсутствие карманов в жакете. Постояла минутку, глубоко и размеренно дыша, – собиралась с мыслями и силами, а заодно старалась унять охватившую ее злость. Затем взяла в левую руку лампу, в правую – револьвер.

Лишь теперь она заметила, что входные двери особняка, который очевидно был тем самым «Круннахом», резиденцией Баллора, стоят распахнутыми, а за ними темнеет ночь. Это была открытая дорога к бегству, к свободе, шанс спастись.

Но Келли знала, что Эдвард должен прийти сюда, а может, уже пришел. И он не сумеет узнать свою смерть в лицо. Кроме того, «Круннах» находился вдали от всякого жилья, здесь ей все равно никто бы не помог, и она, совсем не знакомая с этой местностью, может забрести не в ту сторону, потеряться в диких землях.

Она заставила себя думать, хотя понимала, что, если будет долго топтаться здесь, в холле, может лишиться последнего шанса на бегство.

Первая мысль была: надо выйти из дома, найти какое-нибудь укрытие поблизости и перехватить Хайда на подступах. Так себе стратегия, но ничего больше она пока придумать не могла.

Келли уже поставила керосиновую лампу на стол и собиралась задуть фитиль, когда до нее с верхних этажей особняка донесся какой-то шум.

Она взвела курок револьвера и, оставив лампу гореть на столе, медленно пошла вверх по лестнице.

Глава 61

– И что, во имя всего святого, это такое? – осведомился Томсон. На его дебелом лице отразилась некоторая тревога, когда он рассматривал маниакальные узоры, покрывающие всю поверхность комнаты до последнего дюйма.

– Уж в этом-то ничего святого точно нет, – отозвался Поллок. – Прямо-таки наоборот. – Он достал из кармана пальто револьвер «Энфилд». – Надо обыскать другие помещения.

Тревожное чувство усиливалось у всех троих, пока они обходили ветхое здание. Когда калильная сетка освещала новую комнату в череде прочих на первом этаже, их взорам неизменно представали стены, потолки, полы, изрисованные с той же одержимостью теми же спиралями. Трискелионы были повсюду. Они неизменно повторялись на каждом этаже; все помещения там были пустыми, с голыми стенами, и на всех поверхностях теснились тройные спирали – все плотнее и убористее; казалось, они скручивались и плясали в мерцающем газовом свете. По мере того как полицейские поднимались, на каждом этаже в густой, кривой паутине узора было все больше маниакального, демонического. Словно их восхождение по лестнице было нисхождением в ад.

Самое большое пространство открылось им наверху – чердачный этаж представлял собой единое помещение площадью с весь доходный дом; над головой нависали просмоленные балки кровли. И освещение здесь было самое тусклое – дневной свет еле пробивался снаружи сквозь маленькие, смотревшие на порт окна; стекла в них были почти непрозрачными от сажи.

Поллок, едва ступив на чердак, мгновенно и доподлинно уверился в том, что, какова бы ни была страшная тайна, связанная с исчезновением Элспет Локвуд, разгадку они найдут именно здесь, в этом месте. Как и его спутники, он сразу почувствовал запах – безошибочно определяемую тошнотворную вонь, знакомую каждому полицейскому. Запах человеческой смерти.

– Господи Иисусе, – пробормотал Томсон и прижал к носу платок.

Здесь калильных сеток не было, но на тесной лестничной площадке в углу чердака Поллок увидел металлический поднос с шестью толстыми свечами, похожими на церковные. Всеми шестью уже пользовались – они слегка оплавились. Поллок зажег все свечи – три оставил на подносе, две раздал констеблям и одну взял себе.

Пятна света и тени заплясали по углам крыши, на треугольных стенах фронтонов, на полу. Даже после всего, что они уже увидели в этом здании, трое мужчин были не готовы к тому, что открылось их взорам на чердаке. Все поверхности здесь тоже были покрыты узорами, повсюду вихрились трискелионы, но здесь доминировал другой повторяющийся рисунок: полицейские оказались в перекрестье взглядов сотен глаз с черными спиралями вместо радужек и с кроваво-красными белками. На стене дальнего фронтона огромная фигура была намалевана черной краской, которую художник, судя по всему, зачерпывал руками, а не кистью. Почти все лицо у этого исполина занимал единственный красный глаз.

Но главное внимание полицейских притянул к себе, словно магнит,